Исправленіе мое идетъ прекрасно. Я чувствую, какъ отношенія мои становятся пріятны и легки съ людьми всякаго рода, съ тѣхъ поръ какъ я рѣшился быть скромнымъ и убѣдился въ томъ, что казаться всегда величественнымъ и непогрѣшнымъ вовсе не есть необходимость. Я очень веселъ. И дай Богъ, какъ мнѣ кажется, — чтобы веселье это происходило отъ самаго меня; отъ желаній всѣмъ быть пріятнымъ, скромности, необидчивости и внимательности за вспышками. — Тогда бы я всегда былъ веселъ и почти всегда счастливъ. Утромъ рѣшилъ было сидѣть дома, позаниматься, но дѣло не пошло и не утерпѣлъ вечеромъ, чтобы не пойдти пошляться.

Идя отъ ужина, мы съ Тишк[евичемъ] остановились у бардели и насъ накрылъ Крыжановскій, что, признаюсь, было мнѣ не совсѣмъ пріятно. Упрекаю себя за безхарактерность, что не высидѣлъ дома, и зa праздность цѣлаго дня. Это главный пунктъ. (2)